— Самые наивные называют это темницей... камерой пыток. Мы предпочитаем называть это место камерой допросов. Знаете ли, очень эффективно. Один вид этой камеры избавляет нас от необходимости долгих дискуссий с нашими... гм... гостями.

— Очень остроумно, приятель, — оценил я. — Есть ли шанс посмотреть на нее?

Фусилла рассыпался в смехе, как будто я удачно пошутил.

— Ну, поскольку вы здесь по делу, которое, скажем так, официально разрешено, почему бы и нет? — Его глаза были полузакрыты, он продолжал улыбаться. — Если подумать, это неплохая мысль, словно предупреждение о том, что наши отношения должны всегда оставаться... скажем, порядочными?

Я ухмыльнулся в ответ на его завуалированную угрозу и сделал знак рукой, чтобы он показывал дорогу.

Вход был спроектирован так, что в спешке его невозможно было отыскать. Фусилла намеренно прошел мимо него, затем помедлил и, доказывая мое предположение, вернулся на несколько ярдов, указав на пространство между двумя массивными балками, поддерживавшими потолок. Он потянулся вверх, наполовину вынул два огромных болта, которыми были обиты балки, и надавил на гранитную стену. Где-то скрипнул блок рычага, и плита тяжело повернулась.

Современные фильмы ужасов в действительности имеют реальную основу, но даже в них такое не увидишь. Устройства, какими была оснащена Роуз-Касл сотни лет назад, оказались даже мудренее, чем те, что применяли нацисты. Уже тогда знали о разных болевых порогах и изобрели орудия, которыми могли сломить любое человеческое терпение. Фусилла показал на приспособления, чье назначение было так очевидно, что любая женщина при виде их немедленно бы впала в истерику. То, что они проделывали с мужчинами, даже меня заставило испытать сосущую боль под ложечкой, а ведь я был всего лишь гостем. Впрочем, все было устроено очень аккуратно. Ящики и желобы для крови стояли под рукой, чтобы не запачкались допрашивавшие, а заботливо расставленные деревянные скамьи и столики предназначались для желавших насладиться зрелищем.

Все это было очень интересно, и я кивал, увлеченно внимая живописному повествованию Фусиллы о каждом предмете в камере пыток. Но что меня на самом деле занимало — это наше постепенное продвижение к помещению, за тяжелой дверью которого раздавалось регулярное «бамп-бамп» газолинового двигателя, вращавшего генератор.

Когда наша экскурсия закончилась и удрученное выражение моего лица вполне удовлетворило Фусиллу, мы повернули назад и поднялись по вырезанной вручную лестнице на площадку, где он снова опустил гранитную плиту, ухватившись за железное кольцо, укрепленное в стене.

— Ну а теперь, — сказал он, — посмотрим на тех, кого мы пришли навестить.

Там находилось двенадцать человек, каждый в отдельной камере за толстой деревянной дверью, в которую был вмонтирован глазок не больше дюйма диаметром, чтобы наблюдать за заключенными. Остановка была довольно комфортной для тюрьмы, напоминая скорее одноместные гостиничные номера, чем камеры. Но это были политзаключенные, и таким образом преследовались психологические цели. Это не давало им определить свой настоящий статус, позволяя поддерживать несбыточные надежды в пучине отчаяния. Как только они садились на наркотики, контроль над ними завершался. Живыми они представляли собой источник доходов и политических манипуляций, всегда готовые к торгам, действовавшие по приказу Орте-ги, — если только они не хотели страдать от боли при наркотической ломке или умереть.

Виктор Сейбл удивил меня. Тюремная жизнь едва ли коснулась его. Он сидел за столом, поглощенный серьезными раздумьями, и что-то писал. Кроме небольшой лысины, он ничем не отличался от своих фотопортретов, которые я видел. Не было никаких сомнений в том, что это он. Единственная лампочка бросала на него резкий свет, и я узнал его и в профиль и в анфас.

Я намеренно задерживался подолгу возле каждой двери, так что, когда мы подошли к камере Сейбла, все выглядело вполне естественно. Но как только я узнал его, все мое внимание сосредоточилось не на человеке в камере, а на замках его двери. Все разглядев, я перешел к следующей камере, потом к следующей, так что Фусилла так и не догадался, зачем я проник сюда.

Только бы продержалась погода, думал я. Рассеянно я припомнил, что ураган получил имя Фрэнсис.

В одиннадцать пятнадцать я припарковал «вольво» на стоянке отеля, затерялся в толпе выходивших из него и занял место в самом переполненном уголке бара. Прошло еще около десяти минут, пока один из охранников в казино не заметил меня, торопливо подошел к напарнику, дежурившему возле регистрационной стойки, тот бросил на меня смущенный взгляд и решил посмотреть, что будет дальше.

Я сделал вид, что не замечаю его, когда он придвинулся поближе ко мне и заказал выпить. Наконец он не выдержал, повернулся ко мне и спросил:

— Хорошо проводите время, сеньор?

— В какой-то степени, да.

— Мы давно не видели вас у столиков.

— Мне было нехорошо. — Я даже затрясся, чтобы подтвердить свое высказывание. — Мне нужно было на воздух. Сейчас чувствую себя гораздо лучше.

Он был так рад видеть меня снова, что не стал углубляться в подробности.

— Может, вам лучше поспать?

Я осушил стакан и поставил его обратно на стойку.

— Может, вы и правы.

Я пожелал ему спокойной ночи и пошел к лифту. В стекле, под которым висело расписание рейсов, я увидел его отражение — с телефоном в руках: он готовился позвонить охраннику на моем этаже, предупредить, что я поднимаюсь.

Как только я нажал кнопку вызова, тут же раздался вой сирены, расчищающий путь к центральному входу. Четверо посыльных прервали свою беседу возле стойки и бросились к дверям. Несколько человек, ожидавших лифт, отступили назад, чтобы посмотреть, из-за чего началась такая суматоха. Двери распахнулись, и в гостиницу вошли четверо мужчин в сопровождении нескольких решительных и деловитых женщин, за которыми посыльные везли красно-белые ящики.

Мужчина рядом со мной сказал:

— Наконец они приехали.

— Кто?

— Медики-добровольцы из Майами. Они организуют здесь полевой госпиталь. Единственное, чего не хватает этому месту, — достаточного количества врачей. Эти парни настроены решительно. — Он подмигнул мне. — Но медсестер они могли бы найти посимпатичней.

— Что они здесь делают?

— Вы слышали последний прогноз?

— Черт, вы правы. Эти типы пытаются развернуть его назад, но кто-то пустил слух, что он гораздо ближе, чем мы думаем. Я рад, что скоро уберусь отсюда. Этот ураган наделает хлопот.

— Следующий рейс последний. После него наступит перерыв.

— Вы уверены насчет последнего рейса?

Мужчина серьезно покачал головой:

— Проверьте у стойки. Все остальные рейсы отменены. — Он с любопытством взглянул на меня: — Вы в списке пассажиров?

— Нет.

— Круто, — хмыкнул он.

Я взглянул на проходившую мимо группу медиков, их лица были профессионально сосредоточенны. Одному из них было около двадцати, остальные давно миновали средний возраст. Всем женщинам было за тридцать. Но один из мужчин, несмотря на суровое выражение, не являлся врачом. Его дорогой серый костюм был хорошо пригнан по крупной фигуре, поля мягкой фетровой шляпы бросали тень на глаза. Через руку небрежно и привычно был перекинут плащ, что не только выглядело вполне естественно, но и позволяло держать ладонь на пистолете, который был всегда при нем. Он не спешил. В этом не было нужды. Тот, за кем он приехал сюда, был по-прежнему здесь и не собирался уезжать.

Я про себя произнес его имя, чувствуя, как оно перекатывается у меня на языке, и примерился к ощущению, как я буду убивать его. Мужчина был Вайти Тэссом.

На пятом этаже я вышел из лифта один и пошел к своему номеру. На противоположном конце коридора одинокий охранник изо всех сил старался выглядеть частью декора; увидев меня, он повернулся и продолжил свою бесцельную прогулку. Я постучался, услышал испуганный вскрик и шаги по направлению к двери. Придушенный голос спросил: